Ущерб, который причинил европе капитализм. Капиталистическая контрреволюция в Европе

Тт.! Очень трудно высказываться по такому сложному вопросу, будучи связанным рамками чужого доклада, а доклад к тому же довольно абстрактно построен и еще более абстрактно изложен. Так что здесь будет с моей стороны неизбежна некоторая импровизация в рамках чужой схемы, да еще не очень хорошо мной усвоенной. Это все очень усложняет изложение.

Мне кажется, главным дефектом доклада т. Варги является именно абстрактность не только изложения, но и самого существа. Он ставил такой вопрос: развиваются ли капиталистические производительные силы или нет? и взвешивал мировую продукцию для 1900 года, 1913 года и для 1924 года, причем он суммировал Америку, Европу, Азию и Австралию,- это для решения вопроса о стабилизации капитализма не годится. Революционную ситуацию таким путем измерить нельзя,- можно измерить мировую продукцию, но не революционную ситуацию, потому что революционная ситуация в Европе, в данных исторических условиях, определяется в очень значительной мере антагонизмом американской и европейской продукции, а внутри Европы - взаимоотношением германской продукции и английской продукции, конкуренцией между Францией и Англией и проч. Эти антагонизмы и определяют ближайшим образом революционную ситуацию, по крайней мере в ее экономической основе. Что производительные силы в Америке возросли за последнее десятилетие - в этом нельзя сомневаться; что производительные силы в Японии выросли за время войны и растут сейчас - сомнения нет; в Индии тоже росли и растут. А в Европе? В Европе в общем и целом не растут.

Поэтому основной вопрос решается не суммированием продукции, а анализом экономического антагонизма: суть в том, что Америка, а отчасти Япония, загоняет Европу в тупой переулок, не дают выхода ее производительным силам, частично выросшим за время войны. Я не знаю, обратили ли вы внимание на недавнюю речь одного из виднейших американских экспортеров Юлиуса Барнеса, который имеет близкое отношение к американскому министерству торговли. Барнес говорил, кажется, на съезде американских торговых палат и предлагал на Брюсе, конференции американским представителям такую программу развить: «Мы хотим Европу умиротворить, но в то же время мы хотим отдельным странам Европы отвести определенные участки на мировом рынке, чтобы они не сталкивались с американской продукцией». Это его почти буквальные слова.

Чтобы Германия не сталкивалась на рынках с американской продукцией, с американскими товарами, мы, американцы, укажем Германии - Советскую Россию и т. д. Это не пустые слова, потому что Европа в чрезвычайной степени зависит от Америки. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы Америке удалось организовать хаос мирового рынка и таким образом обеспечить устойчивость капитализма на долгие годы, если не навсегда. Наоборот, оттесняя европейские страны на все более и более узкие участки, Америка подготовляет новое, еще небывалое обострение международных отношений, и америко-европейских и внутриевропейских. Но в данной стадии развития Америка осуществляет целый ряд своих империалистических целей «мирным», почти «филантропическим путем».

Возьмем вопрос о стабилизации валюты, что является наиболее яркой чертой так называемой стабилизации капитализма. Богатейшая страна Европы -Англия - стабилизовала ныне свой фунт стерлингов, но как она его стабилизовала? Она получила для этого в Нью-Йорке заем, кажется, в 300 млн. долл., так что если бы английский фунт стерлингов пошатнулся, то спасать его должен американский капитал, а это значит, что английский фунт стерл. становится сейчас игрушкой в руках американской биржи, которая может в любой момент потрясти его. То, что было официально применено по отношению к Германии, то, что назрело по отношению к Франции,- система Дауэса,-сейчас, по крайней мере частично, намечается и по отношению к Англии. Это, конечно, вовсе не значит, что Америке удастся довести до конца и стабилизовать «дауэсизацию» Европы. Об этом не может быть и речи. Наоборот, дауэсизация, дающая сегодня перевес «пацифистским» тенденциям, обостряет безвыходность Европы и подготовляет величайшие взрывы.

Равным образом и т. Айзенштадт не права, когда она берет за общие скобки развитие производительных сил Америки и Европы. Полуразрушенный Реймсский собор отличается от построенного в Нью-Йорке небоскреба? А там построен небоскреб, потому что разрушение в Европе произведено было при помощи американского динамита. Прилив золота в Америку вовсе не означал соответственного развития производительных сил Европы. Эти два параллельных явления: обескровление Европы и обогащение Америки - нельзя механически суммировать, нельзя складывать разрушенные ценности Европы с ценностями, накопленными в Америке, и хотя т. Айзенштадт возражала в той части т. Варге, но, в сущности, она только увенчала его ошибку. Он ведь тоже складывает ценности Европы и Америки, тогда как они сейчас экономически и политически противостоят друг другу - этим и определяется в огромной степени безвыходность Европы.

Еще раз повторяю: если я привожу программу Ю. Барнеса насчет того, чтобы отвести Европе строго определенные участки мирового рынка, т. е. давать европейским странам подкармливаться в таких пределах, чтобы они уплачивали проценты по долгам и самые долги, не нарушая американского сбыта, то из этого никак не вытекает того, будто бы этим самым Европа закрепляется на определенном уровне, надолго консервируется. Ничего подобного. Никакого сколько-нибудь длительного закрепления ни международных, ни внутренних отношений империалистского капитализма быть не может. На этот счет ни у кого из нас, разумеется, сомнений нет. Система Дауэса, восстановление валюты, торговые договоры, эти «пацифистские» и восстановительные мероприятия совершаются при «поддержке» Америки и под ее контролем.

Этим и характеризуется нынешняя полоса в развитии Европы. Но, восстанавливая свои элементарнейшие экономические функции, европейские страны восстанавливают все свои антагонизмы, наталкиваясь друг на друга. Поскольку могущество Америки заранее втискивает восстановительный процесс Европы в узкие рамки, постольку антагонизмы, непосредственно приведшие к империалистской войне, могут возродиться раньше, чем будет восстановлен хотя бы довоенный уровень производства и торгового оборота. Это означает, что под финансово-»пацифистским» контролем Америки, несмотря на сегодняшнюю «видимость», происходит не смягчение, а обострение международных противоречий. Не в меньшей мере это относится и ко внутренним, т. е. классовым отношениям. Уже Второй конгресс Коминтерна выдвинул то чрезвычайно важное соображение, что послевоенный упадок в развитии производительных сил Европы означает не задержку и даже не замедление, а, наоборот, крайнее ускорение и обострение процесса общественной дифференциации: разорение мелких и средних классов, концентрацию капиталов (без национального накопления), пролетаризацию и еще более пауперизацию все новых народных слоев.

Все дальнейшие конгрессы подтверждали этот факт. В этом смысле т. Варга совершенно прав, когда говорит, что в Европе происходит дальнейшая поляризация социальных отношений, которая не знает и не может знать никакой стабилизации. Общая масса ценностей в Европе не возрастает или почти не возрастает, но она скопляется во все меньшем и меньшем числе рук, притом более быстрым темпом, чем до войны. Пролетариат одним своим крылом превращается в люмпен-пролетариат - это то, что мы имеем в Англии. Мы видим там явление нового порядка, а именно: постоянную армию безработных, которая за все послевоенное время не снижалась ниже 1 млн. с четвертью, а сейчас равна 1,5 млн. Но стабилизация безработицы совсем не то, что стабилизация капитализма. В одной из последних статей Каутский говорит, что социалистическая революция все равно-де в свое время произойдет (лет через сто и притом безболезненно), потому что пролетариат растет, его значение в обществе увеличивается и т. д., т. е. повторяет нам в опошленном виде старые утверждения Эрфуртской программы. Но ведь для сегодняшнего дня это неправда. Если пролетариат растет, то он растет в Англии, в самой богатой стране Европы, как люмпен-пролетариат. И не в одной Англии. Тут можно повторить Марксовы слова, что Англия только указывает другим странам образ их будущего.

Перед Францией стоит повелительная задача стабилизации франка. Что это значит? Это значит, что в более или менее близком будущем мы будем иметь и во Франции хроническую безработицу. Если весь французский пролетариат занят сейчас в промышленности, то это потому, что французская промышленность живет не по средствам, при помощи фальшивых денег, при помощи инфляции. Америка требует от Франции, как она уже добилась от Англии, стабилизации валюты. Это означает потребность в притоке золота во Францию. Но за американское золото нужно платить высокий процент, что ляжет большим накладным расходом на французскую промышленность. Накладной расход на французскую промышленность означает ухудшение сбыта, и этот сбыт, который Франция имеет за счет разрушения своей валюты, за счет подкопа под свое финансовое хозяйство, прекратится, и во Франции неизбежно будет постоянная резервная армия, как и в Англии. Если Франция и не захочет, то Америка ее заставит перейти к твердой валюте со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наиболее явный характер имеет восстановительный процесс в Германии, где капиталистическая кривая падала до самой низшей точки. Но и в Германии восстановительный процесс идет пока что в рамках борьбы за довоенный уровень, и на пути к этому уровню Германия еще столкнется со многими экономическими и политическими препятствиями. А тем временем на базе сокращенного национального достояния мы имеем все большее и большее объективное обострение социальных противоречий.

Эта часть доклада выражена т. Варгой очень абстрактно, но она правильна,- я имею в виду ту часть, где т. Варга говорил о такой деформации общества, которой нельзя повернуть обратно. Для того, чтобы упразднить безработицу в Англии, нужно бы завоевывать рынок, тогда как Англия теряет, а не завоевывает его. Для стабилизации английского капитализма нужно - ни много ни мало - оттеснить Америку. Но это есть фантастика и утопия.

Все «сотрудничество» Америки и Англии состоит в том, что Америка в рамках мирового «пацифистского» сотрудничества - все больше и больше оттесняет Англию, пользуясь ею, как проводником, как посредником, маклером в дипломатической и коммерческой области... Мировой удельный вес английской и всей вообще европейской экономики падает,- между тем экономическая структура Англии и Центрально-Западной Европы выросла из мировой гегемонии Европы и на эту гегемонию рассчитана. Это противоречие, неустранимое, неотвратимое, все углубляющееся, и есть основная экономическая предпосылка революционной ситуации в Европе. Таким образом, охарактеризовать революционную ситуацию вне антагонизма Соединенных Штатов и Европы, мне кажется, абсолютно невозможно, и это - основная ошибка т. Варги.

Но здесь был поставлен вопрос о том, откуда взялось самое понятие стабилизации, почему говорят о стабилизации? Я думаю, что на этот вопрос в рамках одних только экономических категорий ответить нельзя; без политического момента тут никак не обойтись. Если мы возьмем европейскую экономическую ситуацию, какой она была на другой день после войны и какой она является сегодня, то откроем ли какие-нибудь изменения? Конечно, изменения есть и очень серьезные.

Во Франции починили разрушенные вокзалы, северные департаменты восстановлены в довольно широких размерах; в Германии ездят на резиновых шинах, а не на соломенных, много восстановлено, залечено, улучшено. Если подойти с такой ограниченной точки зрения, то окажется, что за время послевоенной передышки многое сделано: это, как впавший в крайнюю бедность, даже нищету, человек, который, имея 2 - 3 часа свободных, на живую нитку пришил пуговицы, наставил заплаты, почистился и проч. Но если мы возьмем все положение Европы в составе мирового хозяйства, то изменилось ли оно или нет, лучше оно стало или нет за эти годы? Нет, оно не стало лучше.

Положение Европы в мировом масштабе лучше не стало,- это основной момент. Но почему все же мы говорим о стабилизации? Прежде всего потому, что, не выходя из условий своего общего упадочного положения, Европа успела все же внести в свое хозяйство известные элементы упорядочения. Этого никак игнорировать нельзя. Это отнюдь не безразлично для судьбы и борьбы европейского рабочего класса и для сегодняшней тактики коммунистических партий. Но общая судьба европейского капитализма этим совершенно не решается. Золотая стабилизация фунта стерлингов есть несомненный элемент «упорядочения», но в то же время стабилизация валюты лишь ярче, точнее обнаруживает общий упадок Англии и ее вассальную зависимость от Соединенных Штатов.

Что же все-таки означает упорядочение европейского капитализма, восстановление элементарнейших его функций и пр.? И не есть ли это внутреннее упорядочение лишь необходимое предварительное условие и вместе с тем признак грядущей прочной и длительной стабилизации? Нет никаких данных в пользу такого предположения.

Чтобы понять, как и почему европейской буржуазии удалось «упорядочить» свое хозяйство, нужно привлечь к делу политические моменты в их взаимодействии с экономикой. В 1918-1919 гг., на экономической основе, еще несшей на себе непосредственные последствия войны, мы имели в Европе могущественный стихийный революционный напор рабочих масс. Это придавало полную неустойчивость буржуазному государству, крайнюю неуверенность буржуазии, как правящему классу,- у нее не было даже решимости штопать свой европейский кафтан. Мысль о восстановлении стабильной валюты стояла для нее где-то на 3 - 4 плане, если вообще стояла в тот период, когда непосредственный натиск пролетариата угрожал ее господству. Тогда инфляция была мерой непосредственной классовой самообороны буржуазии, как у нас -мерой классовой самообороны пролетариата у власти - военный коммунизм. Правильно напоминает т. Варга: на 1 и 2 конгрессе мы считались с захватом власти пролетариатом Европы, как с ближайшей возможностью. В чем была наша ошибка? В какой области мы оказались неподготовлены? Была ли подготовлена экономика для социальной революции? Да, была. В каком смысле она была готова? В сугубом, если хотите, смысле.

Уже и до войны, состояние техники и экономики делало переход к социализму объективно выгодным. В чем же перемена во время войны и после нее? В том, что производительные силы Европы перестали развиваться, если брать это развитие как планомерный общий процесс. До войны они развивались очень бурно и в рамках капитализма. Их развитие уперлось в тупик и привело к войне. После войны они перестали развиваться в Европе. Мы имеем стагнацию (застой, задержку) с острыми, неправильными колебаниями вверх и вниз, которые не дают возможности даже уловить конъюнктуру. Если конъюнктура, вообще говоря, есть пульсация экономического развития, то наличность конъюнктурных колебаний свидетельствует, что капитализм живет. Мы когда-то доказывали на 3-м съезде Коминтерна, что конъюнктурные изменения будут неизбежны в дальнейшем, будут, значит, и улучшения конъюнктуры.

Но есть разница между биением сердца здорового и больного человека. Капитализм не околел, он живет,- говорили мы в 1921 г. - поэтому сердце его будет биться и конъюнктурные изменения будут; но когда живое существо попадает в невыносимые условия, то его пульс бывает неправильным, трудно уловить необходимый ритм и т. д. Это мы и имели за все это время в Европе. Если бы циклические изменения снова стали в Европе правильными и полнокровными (я говорю очень условно со всеми оговорками), это до известной степени указывало бы на то, что в смысле упрочения экономических отношений буржуазией сделан какой-то принципиальный шаг вперед. Об этом пока еще нет и речи. Неправильность, нецикличность, непериодичность этих конъюнктурных колебаний указывает на то, что европейскому и прежде всего британскому капитализму невыносимо тесно в тех рамках, в какие он попал после войны. Капитализм живет и ищет выхода. Производительные силы, толкаясь вперед, ударяются в грани суженного для них мирового рынка. Отсюда - экономическое дергание, спазмы, резкие и острые колебания при отсутствии правильной периодизации экономической конъюнктуры.

Но возвращаюсь к вопросу: чего мы не учитывали в 1918-1919 гг., когда ждали, что власть будет завоевана европейским пролетариатом в ближайшие месяцы? Чего не хватало для осуществления этих ожиданий? Не хватало не экономических предпосылок, не классовой дифференциации,-объективные условия были достаточно подготовлены. Революционное движение пролетариата также было налицо. После войны пролетариат был в таком настроении, что его можно было повести на решительный бой. Но некому было повести и некому было организовать этот бой,- не было того, что называется партией. В игнорировании этого и состояла ошибка нашего прогноза. Поскольку партии не было, не могло быть и победы. А с другой стороны, нельзя было консервировать (сохранить) революционное настроение пролетариата, пока создастся партия.

Коммунистическая партия начала строиться. Тем временем рабочий класс, не найдя своевременно боевого руководства, оказался вынужден приспособляться к той обстановке, которая сложилась после войны. Отсюда явилась возможность для старых оппортунистических партий снова в большей или меньшей степени укрепиться. Но и капитализм тоже жил тем временем. Именно потому, что не оказалось в критический момент революционной партии и пролетариат не мог взять власть в свои руки, что получил капитализм? - передышку, т. е. возможность более спокойно ориентироваться в создавшейся обстановке: восстановить валюту, заменить соломенные шины резиновыми, заключить торговые договоры и т. д. и т. п.

В общем в состоянии европейского капитализма произошли серьезные изменения, которых нельзя недооценивать, но все они укладываются все же в рамках мирового соотношения экономических, финансовых и военных сил, которое было подготовлено до войны, окончательно определилось во время войны и которое не изменилось в пользу Европы в послевоенный период. Не потому и не в том смысле сейчас в Европе нет революционной ситуации, что капитализму удалось воссоздать для себя условия дальнейшего развития производительных сил; этого нет; нет даже серьезных симптомов в этом направлении. Отсутствие революционной ситуации непосредственно выражается в перемене настроения в рабочем классе, прежде всего в немецком, в отливе от революции к социал-демократии. Отлив этот явился вследствие того, что послевоенный революционный прилив, а затем и послерурский остался безрезультатным.

И уже в результате этого отлива буржуазия получила возможность наладить наиболее разлаженные части своего государственного и хозяйственного аппарата. Но дальнейшая ее борьба за восстановление хотя бы только довоенного экономического уровня таит в себе неизбежно новые и новые противоречия, конфликты, потрясения, «эпизоды» вроде рурского и пр. Настроение рабочего класса, как показал нам снова 1923 г. в Германии, есть фактор несравненно, неизмеримо более подвижный, чем экономическая ситуация страны. Вот почему именно борьба буржуазии европейских стран за «стабилизацию» капитализма может на каждом дальнейшем своем этапе поставить коммунистические партии Европы перед новой революционной ситуацией.

Тов. Варга упомянул здесь важный момент, а именно, что буржуазия не может подкармливать верхи рабочего класса. В Англии сейчас консервативное правительство Болдуина, которое очень хочет мира с рабочими. Если проследить за речами Болдуина за последний период, то они все наполнены величайшей тревогой. Им была сказана недавно в парламенте классическая фраза: «мы, консерваторы, не хотим стрелять первыми».

Когда крайняя правая его собственной партии внесла проект билля с тем, чтобы запретить профсоюзам взимать политические взносы, чему и либералы вполне сочувствовали, потому что разбившая их рабочая партия на эти средства существует, то Болдуин сказал: взимание политических взносов есть, разумеется, насилие, это - нарушение британских традиций и проч., но - «мы не хотим стрелять первыми». Это его буквальное выражение, которое является не только ораторским образом.

Если следить за английской экономикой, политикой, печатью, за настроениями в Англии, то получается впечатление, что там революционная ситуация надвигается хоть и медленно, но с поразительной планомерностью. Безвыходность британского капитализма нашла свое выражение в крушении либерализма, в росте рабочей партии, в появлении новых настроений в массах рабочего класса и т. д. Вся политика Болдуина построена на желании «примирения» с рабочими. Между тем профсоюзы Англии, которые мы знали как носителей консервативного соглашательства (тред-юнионизм был для нас выражением чего? - выражением законченного цехового оппортунизма), эти профсоюзы становятся постепенно величайшим революционным фактором европейской истории.

Коммунизм сможет выполнить свою миссию в Англии, только сочетая свою работу с тем могущественным процессом, который происходит в профсоюзах Англии. А чем этот процесс непосредственно определяется? Именно тем, что та страна, которая больше всего подкармливала широкие слои рабочего класса, делать этого больше не может, и столь соглашательски настроенный Болдуин должен отказывать в принятии всех тех скромнейших законопроектов, которые вносятся депутатами рабочей фракции, напр., о минимальной плате углекопам. Вчера было телеграфное сообщение о каком-то скромном законопроекте со стороны рабочей фракции, который консерваторы отвергли (о 10 млн. ф. ст. на общественные работы). Отсюда вытекает, что укрепление оппортунизма, которое, несомненно, есть факт в Германии, а также и во Франции, не может быть ни глубоким, ни длительным. Ни Франция, ни Германия не смогут создать привилегированного положения для верхних слоев пролетариата; наоборот, и там и здесь предстоит период серьезного нажима на рабочий класс.

А в Англии? Не может ли там упрочиться на долгие годы и десятилетия оппортунизм нынешних вождей рабочей партии? Если в двух словах на этом моменте остановиться, то это лучше всего уяснит общую оценку ситуации. Мы имели в Англии социал-демократию и Независимую рабочую партию,- две организации, которые существовали в течение десятилетий, как две небольшие конкурирующие организации. У каждой было 15 - 20 - 25 тысяч членов. За послевоенные годы мы видим в Англии поразительное явление: вчерашняя пропагандистская секта, Независимая рабочая партия, пришла к власти. Правда, она опиралась на либералов, но на последних выборах уже после падения Макдональда она собрала 4,5 млн. голосов.

Я говорю о Независимой рабочей партии, потому что она является правящей фракцией рабочей партии. Без Независимой рабочей партии не существует рабочей партии. Чем же объясняется столь необыкновенная карьера независимовцев и насколько она прочна? Мы имеем в Англии буржуазию, которая лучше, последовательнее, умнее, чем какая-либо другая, подчиняла себе пролетариат, экономически подкармливая верхи рабочего класса и политически их деморализуя. Такой второй школы в истории не было, нет и, вероятно, не будет. Американская буржуазия едва ли будет иметь возможность так длительно развращать и принижать свой рабочий класс. К чему привело в Англии изменение мирового и внутреннего экономического положения? К напору массы тред-юнионов на верхи, а напор этот привел к созданию рабочей партии.

Если взять среднего английского рабочего сейчас, то вряд ли он сознательно отказался от тех предрассудков, которые у него были, когда он голосовал за либералов. Но он разочаровался в либералах, потому что либеральные депутаты, в силу изменившегося положения Англии на мировом рынке, не способны выступать за него в парламенте в тех пределах, в которых они могли это делать раньше. Отсюда явилась необходимость для достижения тех же задач создать свою партию. Что такое рабочая партия? Это есть политотдел при тред-юнионах. Рабочему тред-юнионисту нужен казначей, кассир, секретарь и депутат в парламенте. Под напором обострившейся классовой борьбы, ликвидировавшей либерализм, тред-юнионы пришли к необходимости создания своей собственной рабочей партии. Но бюрократия тред-юнионов была неспособна создать ее собственными силами в 24 часа.

Обстановка же в Англии изменилась так, что партию нужно было создать почти в 24 часа. И вот происходит поразительная «смычка» между Независимой рабочей партией, которая в течение долгих лет существовала, как секта, и между бюрократией тред-юнионов. «Вам нужен политотдел при тред-юнионах? Мы к вашим услугам». Таким образом складывается рабочая партия. Оппортунизм независимцев получает гигантскую политическую базу. Надолго ли? Все говорит за то, что нет. Нынешняя рабочая партия есть результат временного пересечения путей Независимой рабочей партии и могущественного революционного подъема рабочего калсса: независимцы отвечают только короткому этапу этого подъема. Мы имели уже одно правительство Макдональда, это эпизодический эксперимент, не доведенный до конца, потому что первое правительство независимцев не имело большинства.

Каков путь дальнейшего развития? Есть ли основание думать, что нынешнее консервативное министерство непосредственно упрется в революционную ситуацию? Гадать трудно, но вряд ли все же - без особого исторического толчка - можно ждать в ближайшее время революционной борьбы между рабочим классом и буржуазией за власть. Если не будет войны или иных событий, вроде рурской оккупации, то надо полагать, что консервативное правительство в Англии годом раньше или позже сменится рабочим правительством. А что означает рабочее правительство в этих условиях? Чрезвычайный нажим и напор рабочего класса на государство. При безвыходном мировом положении Англии что это означает? Это означает, что английский рабочий класс может предъявить спрос на идеи коммунизма с такой же массовой энергией и быстротой, с какой он на предшествующей стадии предъявил спрос на руководство Независимой рабочей партии. Представлять себе дело так, что число коммунистов в течение десятилетий будет постепенно увеличиваться в Англии,- в корне неправильно. Как раз судьба Независимой рабочей партии лучше всего показывает, что тут события пойдут другим путем и другим темпом. Англия была, владычицей мирового рынка - отсюда консерватизм тред-юнионов; теперь она оттеснена, положение ее ухудшается, положение рабочего класса Англии радикально изменилось, вся орбита его движения стала иной. На известном этапе эта орбита (линия движения) пересекается с путем Независимой рабочей партии. Это создает иллюзию мощи Независимой рабочей партии. Но это не так, макдональ-довщина - это только одна веха, одна зарубка на пути английского рабочего класса. В процессах, происходящих ныне в английском рабочем классе, ярче всего, пожалуй, выражается глубоко критический, т. е. революционный, характер всей нашей эпохи.

Революционная ситуация в собственном смысле слова есть очень конкретная ситуация. Она вытекает из пересечения целого ряда условий: критического экономического положения, обострения отношений классов, наступательного настроения рабочего класса, состояния растерянности правящего класса, революционного настроения мелкой буржуазии, благоприятного для революции международного положения и пр. и пр. Такая ситуация по самому своему существу может и должна заостряться и держаться только до известного момента. Она не может быть длительной.

Если она стратегически не использована, то должна начать распадаться. Откуда? С верхушки, т. е. с коммунистической партии, которая не сумела или не смогла использовать революционную ситуацию. В ней неизбежно открываются внутренние трения. Столь же неизбежно партия теряет известную, иногда очень значительную, долю своего влияния. В рабочем классе начинается отлив революционного настроения, попытка приспособиться к тому порядку, который существует. В то же время у буржуазии появляется известный прилив уверенности, который выражается и в ее хозяйственной работе. Эти процессы по существу и являются тем, что заставляет нас говорить о стабилизации, а вовсе не какие-либо коренные изменения капиталистической базы в Европе, т. е. прежде всего ее положения на мировом рынке.

Нам надо в наших оценках выйти из европейского провинциализма. До войны мы мыслили Европу как вершительнипу судеб мира и вопрос революции мы мыслили национально и европейски провинциально по Эрфуртской программе. Но война показала, обнаружила, вскрыла и закрепила самую нераздельную связь всех частей мирового хозяйства. Это есть основной факт, и мыслить о судьбе Европы вне связей и противоречий мирового хозяйства нельзя. А то, что в последнее время происходит каждый день и каждый час,- показывает на мировом рынке рост американского могущества и рост европейской зависимости от Америки. Нынешнее положение Соединенных Штатов напоминает в некоторых отношениях положение Германии до войны. Это тоже выскочка, который пришел тогда, когда весь мир уже поделен, но Америка отличается от Германии тем, что она неизмеримо могущественнее Германии, она может реализовать многое и многое, не извлекая непосредственно меча, не применяя оружия. Америка заставила Англию порвать Японо-Английский договор. Как это она сделала? Без извлечения меча. Америка заставила Англию признать равенство ее флота с американским, тогда как все традиции Англии покоились на неоспоримом первенстве британского флота. Чем она этого достигла? Давлением своего экономического могущества. Она навязала Германии режим Дауэса. Она заставила Англию уплатить ей долги. Она толкает Францию к уплате долгов, а для этого заставляет ее ускорить возвращение к твердой валюте. Что все это означает? - Новый колоссальный налог на Европу в пользу Америки. Передвижка сил от Европы к Америке продолжается. Хотя вопрос сбыта - не первичный вопрос, но Англия упирается в вопрос сбыта, как в вопрос жизни и смерти, и разрешить его она не может. Безработица есть та язва, которая подтачивает организм Англии. Все буржуазно-экономическое и политическое влияние Англии насквозь пропитано пессимизмом.

Резюмирую. Я согласен с общим выводом тов. Варги, что об экономической стабилизации Европы на какой-либо длительный период говорить нет основания. Хозяйственная ситуация Европы остается глубоко критической при всех своих изменениях к лучшему. Ее противоречия будут уже принимать в ближайшие годы крайне острый характер. Поэтому в отношении, скажем, Англии вопрос революции состоит прежде всего в том, успеет ли тут коммунистическая партия сложиться, подготовиться, тесно связаться с рабочим классом, к тому моменту, когда революционная ситуация так заострится, что потребует решительного наступления, как это было в Германии в 1923 г. То же самое относится, по-моему, ко всей Европе. «Опасность» не в том, что в Европе устанавливается такая стабилизация, такое возрождение экономических сил капитала, при котором революция отодвинется в туманное будущее, нет, не в этом опасность, а скорее уже в том, что революционная ситуация может сложиться настолько скоро и остро, что к этому времени не успеет еще сложиться достаточно закаленная коммунистическая партия. В эту сторону и должно быть направлено все наше внимание. Так мне представляется в общем и целом европейская обстановка.

Условия для появления капитализма в Европе.

Почему буржуазные отношения самозародились именно в Европе? Ведь и в других странах были возможности для появления капитализма, например, в Китае и особенно в Японии. И хотя на сегодняшний день наука пока не дала исчерпывающих ответов на эти вопросы, все-таки можно выделить некоторые особые черты западноевропейского варианта цивилизационного развития.

Во-первых, Западная Европа была прямой наследницей греко-римского мира, мира с необычно высоким для древности уровнем развития товарно-денежных отношений, с правом на нерегламентированную собственность, с ориентацией на активную созидательную личность.

Во-вторых, становление капитализма было бы невозможно без городских коммунальных движений. В городе, который отвоевывал самоуправление и самостоятельность от государственной власти формировалась прослойка людей (третье сословие), располагающая свободными капиталами, которая и дала жизнь будущей буржуазии.

В-третьих, оформление активных, отстаивающих свои права сословий заставило государство пойти на сотрудничество с ними. Возможности давления на общество, на экономические процессы, естественно, оставались (и использовались), но все-таки были ограничены.

И наконец, была важна и позиция церкви по отношению к экономическим вопросам и коммерции. Но уже с ХIII в. она смягчает свои доктрины по поводу тех занятий, которые традиционно считались “нечистыми”. Осуждая ростовщичество, церковь не осуждала векселя, залоги, капиталовложения. Это вело к тому, что торговля в общественном сознании постепенно получила “права гражданства”, а после Ренессанса и Реформации (эпохи Возрождения) стала считаться весьма достойным занятием.

Регионы общеевропейского взаимодействия.

Западная Европа – это первая цивилизация среди стран мира, в которой зародились, обрели силу, окрепли и, в конце концов, одержали победу новые буржуазные отношения, т.е. совершился формационный сдвиг от феодализма к капитализму.

Впервые буржуазные отношения появились в крупных торговых городах Италии (таких, как Флоренция, Генуя), еще в конце ХIV в., но затем там произошел социально-экономический регресс, т.е. движение назад, изменение к худшему.

В ХV-ХVI в.в. буржуазные отношения распространились во многих странах Западной Европы. Начиная с Голандии и Англии они перешли во Флоренцию, а затем в Испанию, Португалию, Германию. С течением времени этот процесс охватил большую часть мира, но “втягивание” в него происходило уже в условиях разраставшейся европейзации мира и укрепления связей и экономической зависимости друг от друга.

В экономическом плане в Европе четко выделяются 4 региона, каждый из которых оказывается в специфическом общественно-экономическом положении.в рамках системы общеевропейского взаимодействия:

регион, в котором господствовал раннекапиталистический уклад, наиболее полно выражавший суть собственно мануфактурной фазы общественного производства (Англия, Голландия);

регион, где эта фаза общественного производства воплощалась лишь в укладе, оставшемся подчиненным в господствующей феодальной структуре производства (Франция, Швеция, ряд регионов Германии);

регион, в котором в ХVII в. отмечался социально-экономический регресс по сравнению с ХVI в. (Испания, Португалия, Сев. Италия, Юго-Западная Германия);

регион, в котором укреплялись крепостнические отношения (Чехия, Венгрия, Польша, Прибалтика, Россия).

Экономика Западной Европы ХVI-ХVIII в.в. носила преимущественно аграрный характер. Сельское хозяйство было той сферой материального производства, где традиции предыдущего периода (средневековья) были наиболее устойчивыми.

Господствовал ручной труд. И на фоне этого появляется и растет капитализм. Накапливаются социальные факторы буржуазного развития – классовая и профессиональная расслоение в обществе, сближение торговой и предпринимательской буржуазии, рост третьего сословия.

Для представителей поднимающегося класса буржуазии были характерны смелость, энергия, предприимчивость, напористость, умение идти на риск. Недаром эпоха ХVI-ХVIII в.в. – это время великих авантюристов. Буржуазия эгоистична и расчетлива. Прибыль, нажива – главные стимулы ее деятельности.

Появление мануфактур.

Становление современной цивилизации было довольно сложным и длительным процессом, который претерпевал по мере развития различные преобразования. Это длительный исторический период – примерно с ХV в. и по настоящее время, причем в некоторых странах этот период еще не завершен.

Процесс модернизации, т.е. переход от феодализма к капитализму проходит различные фазы развития: раннеиндустриальную (ХIV-ХV в.в.), среднеиндустриальную (ХVI-ХVIII в.в.), позднеиндустриальную (ХIХ в.) и постиндустриальную (ХХ в.).

На раннеиндустриальной стадии развития буржуазии происходит длительное постепенное становление новых общественных институтов и элементов буржуазной формации, идет накопление первоначального капитала, появляются мануфактуры (ручное производство) – первые признаки капитализма.

Центром развития буржуазных отношений были города. Там складывалась новая прослойка людей (третье сословие), состоящая в основном из купцов, ростовщиков и цеховых мастеров. Все они располагали капиталами, самый короткий путь к приобретению которых открывался через торгово-ростовщические операции. Эти капиталы не прятались в сундуках, а вкладывались в производство. Причем, в производство нового типа, более эффективное, дающее высокую прибыль.

В эту эпоху на смену ремесленному цеху стала приходить мануфактура. Мануфактура – это крупное капиталистическое предприятие, основанное в отличие от цеха на внутреннем разделении труда и наемной силе. Обслуживались мануфактуры при помощи наемной рабочей силы; во главе ее стоял предприниматель, владеющий капиталом, средствами производства. Мануфактуры, первичные формы капиталистического предприятия появляются уже в ХIV-ХV в.в.

Существовало две формы мануфактуры: централизованная (купец или предприниматель сам создавал мастерскую, верфь или шахту, сам приобретал сырье, материалы, оборудование) и гораздо более распространенная – рассеянная мануфактура (предприниматель раздавал сырье надомникам-ремесленникам и получал от них готовый товар или полуфабрикат).

Возникновение мануфактуры означало значительный подъем производительных сил общества. Ее технической основой еще служило применение тех же орудий труда, что и в ремесленном производстве.

Позже в мануфактурах начинают применяться более-менее сложные по тем временам технические устройства для использования энергии воды и ветра. Приводимые в движение водоналивным колесом валы, шестеренки, зубчатки, жернова и др. применялись в мукомольном и круподерном деле, для выделки бумаги, в лесопилении, при производстве пороха, для вытягивания проволоки, резки железа, приведении в движение молота и т.п.

В мануфактурную эпоху происходят глубокие сдвиги в экономической жизни общества, катастрофическая ломка старого хозяйственного быта, старой картины мира.

Главным достоинством мануфактуры было то, что она являлась крупным производством и создавала возможности для узкой специализации трудовых операций в результате технического разделения труда. Это помогало увеличивать выпуск продукции наемными рабочими в несколько раз по сравнению с ремесленной мастерской, где все операции выполнялись преимущественно одним мастером.

Но пока не были изобретены машины, капиталистическое производство было обречено оставаться лишь укладом в системе феодальной экономики.

Фермерские хозяйства.

В буржуазные отношения гораздо медленнее, чем город, втягивались и деревня – главный оплот феодализма. Там образовывались фермерские хозяйства, с наемным трудом крестьян, лишившихся своей земли в результате преобразований, т.е. переставших быть крестьянами в полном смысле этого слова. Этот процесс раскрестьянивания шел через разные промежуточные формы, как правило, через переход на аренду, что означало отмену фиксированных платежей и прав на наследственное держание земли.

В деревне в роли предпринимателей могли выступать богатые крестьяне, купцы или иногда сами феодалы. Так произошло, например, в Англии, гда шел процесс так называемых огораживаний, т.е. насильственного сгона крестьян с земли с целью превращения ее в пастбище для овец, шерсть которых шла в продажу.

От быстроты проникновения буржуазных отношений в деревню, гораздо более консервативную, чем город, но производившую основную часть продукции, зависели темпы развития капитализма. Быстрее всего этот процесс шел в Англии и Северных Нидерландах, где бурный расцвет мануфактур совпал с обуржуазированием деревни.

В Англии и Голландии в ХVI-ХVII в.в. совершалась интенсивная буржуазная перестройка сельского хозяйства; утверждалась крупная капиталистическая аренда при сохранении дворянской земельной собственности лендлордов (помещиков). В этих странах уже наблюдалось введение в практику новых типов сельскохозяйственных орудий труда (легкий плуг, борона, сеялка, молотилка и др.)

Буржуазный прогресс сельского хозяйства обеспечивал сырьевые ресурсы и приток рабочей силы в промышленность, т.к. крестьяне, оставшись без земли и не найдя работы в деревне, шли в город.

Развитие капитализма сопровождалось техническим прогрессом, разрушением традиционных корпоративных связей, складыванием единых рынков – национальных и общеевропейского.

В эту эпоху появился новый “герой времени”, предприимчивый, энергичный человек, способный выдержать конкуренцию, создать капитал в буквальном смысле из ничего.

НО в ХVI-ХVII в.в. даже в тех странах, где успешно развивались буржуазные отношения, новый уклад все-таки существовал в “контексте” феодальных отношений, еще достаточно сильных и не желающих уступать добровольно свое место.

ГРЕГ ЭЛБО, АЛАН ЗЮЙГ
Йоркский университет (Торонто, Канада)

Новый импульс экономической интеграции в регионе нельзя рассматривать в отрыве от тупика европейского капитализма
и процесса глобализации
Создание ЕС явилось результатом внутренних трансформаций
в европейских государствах в ответ на противоречия интернационализации и концентрации капиталистического производства
ЕС представляет собой симбиоз центробежных
и центростремительных сил

К началу 80-х годов “золотой век” западноевропейского экономического роста завершился. “Европессимизм”, “евросклероз”, “евростагнация” – таковы лишь некоторые из эпитафий, написанных для Европы конца XX в. С целью оживления предпринимались неолиберальные проекты, опирающиеся на рыночную гибкость, ограничение государственного вмешательства, твердую валюту в Великобритании и Германии. Также имели место попытки осуществления различных социал-демократических проектов роста занятости с помощью рефляции, расширения государственного сектора и активной политики приспособления к новым экономическим условиям (особенно в Швеции при Пальме и во Франции при Миттеране). Ни одно из этих усилий не увенчалось успехом.

В 90-х годах растущая интернационализация экономических отношений дала толчок другому курсу: глобализация в сфере торговли, инвестиций и особенно финансовых потоков еще прочнее связала Европу с мировой экономикой. Но здесь глобализация приняла региональную форму. Сегодня подобные региональные экономические блоки являются составным элементом мирового капитализма. Но в Европе этот блок состоит из более формализованных наднациональных институтов.

На протяжении последних 40 лет ЕС добивался формирования в регионе единой экономики. В результате в его рамках к январю 1993 г. создан единый рынок, а к январю 1999 г. введена единая валюта. 15 членов ЕС теперь образуют крупнейшую (по совокупному ВВП) зону капиталистического производства, превосходя США и Японию. По темпам роста ВВП на душу населения его члены превосходят большинство стран мира, хотя в отличие от послевоенного периода они теперь отстают от США – единственного государства, не пострадавшего от финансовых бурь 90-х годов.

Однако, какую бы важную роль не играло усиление взаимозависимости и интеграции в рамках ЕС, оно не должно маскировать неравномерности в развитии входящих в него стран и регионов. За образом единого европейского рынка скрываются существенные различия экономического положения и классовых отношений среди таких регионов, как, например, Реджио-Калабрия и Баден-Вюртемберг. С этой точки зрения ЕС во многом представляет собой “воображаемое сообщество”.

“Европейская модель общества” явилась мифом. Она создавала образ капитализма, в большей мере основанного на принципах равенства и участия, по сравнению с поляризованным и ненадежным капитализмом Северной Америки. Эта концепция была взята на вооружение европейскими социал-демократическими партиями. Ее составная часть – идея “прогрессивной конкурентоспособности” Европы, которую можно определить как конкурентный корпоративизм, включает несколько элементов: “пакты производительности” между рабочими и работодателями на уровне фирмы, имеющие целью установление трудовых отношений на основе взаимного доверия и сотрудничества; формы “ассоциированной демократии”, такие как рабочие советы на отраслевом уровне для ведения социальных переговоров и стимулирования региональной конкурентоспособности; политика “социальной интеграции” на национальном и наднациональном уровнях.

Политическое проявление конкурентного корпоративизма (то, что Т. Блэр называет “третьим путем”, а Г. Шредер – “новым центром”) и континентальная архитектура ЕС выступают важнейшими факторами, определяющими перспективы европейского капитализма в конце тысячелетия. На горизонте возникает новая конфигурация. Но исторические препятствия, политические дилеммы и экономические неопределенности, с которыми связана реструктуризация европейского капитализма, более серьезны, чем это обычно признается.

Экономические препятствия: либерализация и единый рынок

Дискуссии по поводу европейского капитализма и экономической интеграции отличаются описательностью и недостаточно глубоким анализом. С точки зрения типичного функционального подхода распространение рыночных отношений, что является исторической неизбежностью, более или менее автоматически создает соответствующие политические функции, ведет от первоначального Общего рынка к сегодняшней единой валюте. Это версия, предпочитаемая Европейской комиссией и сторонниками рыночной либерализации.

Другие подходы содержат элемент реализма, подчеркивая роль, которую сыграла высокая дипломатия Ж. Монне и Ж. Делора в продвижении межправительственных институтов. Но этот элемент перечеркивается значительно большей дозой идеализма. ЕС в данной версии представляется как героическая реформа суверенитета в рамках зарождающегося федерализма “Соединенных Штатов Европы”, как увядание старых границ под прогрессивным воздействием глобализации.

Европейскую интеграцию, на наш взгляд, следует воспринимать в более широком историческом контексте. Конкурентные процессы ведут к географической экспансии накопления, что изменяет пространственную конфигурацию земного шара. И соперничество, и взаимозависимость являются неотъемлемыми и неослабевающими составляющими капитализма. Его экспансия всегда требовала кооперации между различными национальными компонентами, а последние никогда не прекращали борьбу за свои интересы. Центробежные и центростремительные силы постоянно сосуществовали в самом процессе капиталистического развития, доминируя в те или иные периоды.

ЕС, в котором сочетаются национальные субъекты и элементы интеграции, представляет собой симбиоз центробежных и центростремительных сил, взаимодействие между межнациональной кооперацией и национальным обособлением.

Если рассматривать европейское объединение с этой точки зрения, проблема интернационализации высвечивается как достаточно спорная. Межгосударственные договоры, приведшие к созданию институтов ЕС, возникли не вне или независимо от национальных европейских государств и национальных буржуазий. Напротив, они явились результатом внутренних трансформаций в самих этих государствах в ответ на противоречия интернационализации и концентрации капиталистического производства.

Послевоенный капитализм
и Европейское Сообщество

Задача послевоенной реконструкции была чрезвычайно трудной. В каждой стране имелись собственные сложности, связанные с восстановлением предприятий, сдерживанием воинственных рабочих движений, стабилизацией валютного рынка для инвестиций и потребления, налаживанием международных торговых связей. Первые послевоенные годы были весьма нестабильными. Побежденная Германия все еще находилась в хаосе, в Италии раскручивалась спираль инфляции, вызванная проблемами дефицита и ликвидности. Страны, подвергшиеся оккупации, и Великобритания также испытывали гигантское напряжение, решая задачу восстановления промышленного производства.

Одно из главных препятствий тогда заключалось в платежном балансе. При расширении объемов торговли в 1946-1947 гг. импорт вскоре истощил ограниченные валютные резервы стран, что грозило остановить только что начавшийся процесс восстановления. Кроме того, европейские предприниматели экспортировали значительные объемы капитала в США с целью избежать возможных последствий экономической и политической нестабильности в своих странах. Для решения этой проблемы в Европе были приняты шаги по контролю за движением капиталов, закрепленные в бреттон-вудских соглашениях. Но они оказались недостаточно эффективными, поскольку не были подкреплены параллельными мерами в США, а ведь послевоенная система опиралась на доллар как основную валюту.

Было ясно, что положение европейского класса капиталистов слишком ненадежно, чтобы пробивать независимый путь развития. Стабилизация европейских государств и установление нового международного экономического порядка должны были идти рука об руку. Для поддержки того и другого в 1947 г. предложен план Маршалла. В соответствии с ним экспорт капитала и помощь из США становились источником международных платежных средств для приобретения американского оборудования и промышленных товаров, предназначенных для восстановления Европы и обеспечения ликвидности, необходимой для реализации регулирующих мер согласно бреттон-вудской системе. Еще одной целью плана – и безусловно, результатом – являлось прочное включение европейского капитализма в орбиту гегемонии США.

Данные меры не привели к экономическому подъему, поскольку были явно недостаточны. Однако они сформировали решающий источник финансовых средств для облегчения европейского платежного кризиса и способствовали созданию Европейского платежного союза (1950 г.) – первого общеевропейского института экономической координации. Во многих отношениях он развивался параллельно с либеральной ортодоксией, поддерживаемой Банком международных расчетов.

Объем международных платежных средств был ограничен, и это означало, что разделение труда, присущее европейскому капитализму, играло важную роль в обеспечении долгосрочного накопления. Упор был сделан на взаимодополняемость национальных хозяйств. Так, Германия поставляла в страны региона средства производства и в свою очередь закупала у них промышленные товары. Сложилась общая система европейского сельскохозяйственного производства и продовольственного обеспечения.

Важную роль играла способность Германии (в меньшей степени Франции и Италии) не только расширить внутренние рынки, но и за счет развития ориентированных на экспорт производств претендовать на увеличение доли в мировом экспорте. За 1950-1974 гг. доля экспорта германской промышленной продукции утроилась. Расширение германского экспорта подогревало спрос и подъем в рамках континента. В результате в Европе после 40-х годов экономический рост ускорился и к 60-м годам среднегодовые темпы превышали 5%.

Темп и характер накопления в ведущих странах Европы служили фактором усиления экономического сотрудничества. Так, Европейское объединение угля и стали, созданное в 1951 г., поддерживало рационализацию и координацию этих отраслей в Германии, Франции, Италии и странах Бенилюкса. В 1957 г. подписан Римский договор, положивший начало Европейскому экономическому сообществу (ЕЭС). В узком смысле Общий рынок означал лишь зону свободной торговли, единые внешний таможенный тариф и сельскохозяйственную политику. Соглашение о свободной торговле само по себе не нуждалось в наднациональной комиссии, суде и формальном парламенте, которые были частью договора. В этих институтах ЕЭС отразились многообразные геополитические задачи Франции, Германии и США, нашедших общую почву для создания стабильной капиталистической структуры, охватывающей Западную Европу.

Политические стратеги Европы того периода – Аденауэр, Хальштейн, Монне, Шуман, Спаак – полагали, что соглашения, решающие конкретные проблемы, распространятся и на другие сферы. Так, Монне надеялся, что интеграция может завершиться валютным союзом и политическим объединением, охватывающим большинство стран Европы.

Хотя ЕЭС регулировало внутренние и внешние торговые отношения европейского капитализма, его основной сферой оставались межгосударственные отношения, поскольку каждый член сохранял за собой право вето по важным вопросам. Трудовые соглашения, социальная политика и даже проблемы макроэкономической координации определялись национальными правительствами. Французский этатизм (экономика, контролируемая государством), голландская система согласия, германский кодетерминизм (система рабочего участия в управлении производством) и другие формы послевоенной экономической координации опирались на институциональные возможности отдельных стран и переговоры внутри них между “социальными партнерами” относительно политики доходов, способной поддержать национальную конкурентоспособность в условиях растущей интернационализации европейского капитала.

Последствия создания Общего рынка были огромными. За первые 12 лет своего существования (до конца 60-х годов) объем внутренней торговли вырос на 630%, импорт промышленной продукции утроился, доля торговли в рамках ЕЭС приблизилась к 60% внешнеторгового оборота стран-членов.

Естественно, что в этих условиях в повестку дня встали вопросы торговой либерализации и интеграции. Начавшийся процесс не мог оставить в стороне ни одну из стран Западной Европы. Усилилась тенденция к расширению состава ЕЭС, приведшая в 1973 г. к принятию новых членов – Великобритании, Дании и Ирландии. Ряд стран региона образовал параллельную Европейскую ассоциацию свободной торговли (ЕАСТ), связи которой с ЕЭС создавали расширенную экономическую зону.

Были и другие последствия, но они никогда не выходили за рамки, угрожающие американской гегемонии или растущей взаимозависимости Европы и США в области торговли и инвестиций. Реальный источник соперничества между ними коренился в потере Северной Америкой абсолютного конкурентного преимущества, тогда как европейский капитал начал получать выгоды от экономии на масштабе по мере расширения и углубления европейского рынка в рамках ЕЭС.

Стагнация и Европейский Союз

Экономический кризис 70-х годов быстро покончил с послевоенным подъемом и нанес урон европейскому капитализму. После 1974 г. средний темп роста ВВП ведущих капиталистических стран сократился наполовину. Масштабы замедления были максимальными в Японии и минимальными в США, но наиболее устойчивой стагнация оказалась в европейской экономике, где падение продолжалось и в 80-х годах. Уровень безработицы в Европе более чем удвоился – от около 4% в среднем в 60-х годах до почти 9% в первой половине 80-х. Как следствие, европейское экономическое соревнование с США затормозилось (по темпам) как по объему выпуска продукции, так и по производительности труда. В результате европейская конкурентоспособность оказалась в застое, особенно при повышении курса немецкой марки.

Реакция отдельных стран на спад была различной. Так, в Германии доминировала ортодоксальная кредитно-денежная политика Бундесбанка, поддерживавшего сильные позиции немецкой марки. Поскольку производительность продолжала повышаться, удельные издержки оставались на низком уровне, а экспорт – стабильным. Но немецкая модель сильно зависела от роста мировой торговли, который замедлился в результате экономического спада, что в середине 70-х годов привело к резкому падению экспорта и вызвало снижение прибылей и темпов роста, а также увеличение безработицы. Задержка европейского локомотива не могла не сказаться на стагнации в регионе.

Швеция, напротив, предприняла конкурентную девальвацию, ввела систему налогообложения и политику в сфере труда, способствовавшие в 80-е годы занятости и поддержанию экспортно ориентированного роста. Великобритания предприняла другой курс. При Тэтчер в 1979 г. она бросилась в неолиберальную ортодоксию (хотя кризис фунта стерлингов заставил лейбористов идти по этому пути уже в 1976 г.). Началась атака на государственные финансы и рынок труда, политика сочетания низкой заработной платы с низкими налогами внесла свой вклад в европейскую конкуренцию. В Италии правительства были парализованы инфляцией, доходившей почти до 17%, в то же время уровень безработицы начал свой длительный подъем. Стагнация распространилась и на страны Южной Европы.

С принятием европейскими странами разнонаправленных конкурентных стратегий в 70 – 80-е годы общерегиональные институты попали в тупик. Одним из его проявлений был кризис политики выравнивания европейских валют. После коллапса бреттон-вудской системы в ЕЭС с целью поддержания обменных курсов национальных валют при участии центральных банков введены сначала “валютная змея” (соглашение западноевропейских стран об ограничении взаимных курсовых колебаний), а затем европейская валютная система.

Однако проблема оказалась трудной. Страны со слабыми конкурентными возможностями и валютами (ирландский фунт, датская крона, итальянская лира) постоянно испытывали платежный и валютный кризисы. Британский фунт стерлингов был исключен из системы поддержки валютного курса почти немедленно – в 1972 г. Напротив, страны, пытавшиеся осуществить рефляцию (например, Франция в начале 80-х годов), сузили свои возможности экспансии, которые они могли бы получить, если бы проводили девальвацию, а не стремились сохранить запланированные курсы. В то же время валюты с первоначально заниженным курсом – немецкая марка и голландский гульден – укрепились.

К 80-м годам Европа явно превратилась в зону немецкой марки, ритм ее движения в значительной мере определялся конкурентными возможностями и денежно-кредитной политикой Германии. К концу 80-х годов с отказом от французских предложений по контролю за движением капиталов в рамках ЕЭС европейское сотрудничество в области валютной политики взяло курс на монетаристскую концепцию стабилизации при гегемонии Бундесбанка.

Проявления соперничества между странами Европы разрушили в тот период планы дальнейшей интеграции, хотя они (в виде создания экономического и валютного союза) интенсивно выдвигались на Гаагской встрече на высшем уровне (1969 г.). Получил распространение новый протекционизм в форме добровольного ограничения экспорта и соглашений между ЕЭС и другими странами. Как следствие, в 70-е годы в сообществе взаимная торговля находилась в застое (хотя общие объемы торговли росли), расширялось применение таких мер, как нетарифные барьеры и промышленные субсидии. Постоянно происходили споры относительно внутреннего управления, финансирования, новых фондов региональной интеграции.

С 60-х по 80-е годы на разных уровнях выдвигались предложения относительно активной промышленной политики, но они были отвергнуты. Несмотря на нефтяные кризисы 70-х годов, не выработана даже общая европейская энергетическая стратегия. Позорные горы масла, выросшие благодаря сельскохозяйственной политике, символизировали неспособность европейских институтов справиться с проблемой внутреннего соперничества между членами ЕЭС.

Продолжительность экономического спада ознаменовала новую фазу европейского капитализма. Начиная с 80-х годов темпы роста ВВП в Европе по сравнению с двумя другими региональными блоками постоянно были ниже и не превышали в среднем 3% даже в период подъема во второй половине 90-х годов. В то время как в Японии в течение 90-х годов безработица оставалась на сравнительно низком уровне, а в США снижалась, в Европе она постоянно росла несмотря на демографический застой. С 80-х годов ее уровень превысил 10%. В некоторых странах, например Финляндии, Франции, Испании, ситуация с безработицей была катастрофической, в других произошло некоторое улучшение, однако там резервы рабочей силы приняли иные формы (вынужденная частичная занятость, неполный рабочий день).

Новый импульс экономической интеграции в регионе нельзя рассматривать в отрыве от тупика европейского капитализма и более широкого процесса глобализации. Так, странам, зависимым от экономики европейских лидеров, стало труднее оставаться в стороне. Вхождение в ЕЭС Греции (1981 г.), Португалии и Испании (1986 г.) во многом связано с расширением их роли как низкозатратных производственных зон (особенно для немецких фирм) и новых внутренних для блока рынков. Необходимость обеспечения рынков для товаров и инвестиций в условиях нестабильной мировой экономики послужила причиной включения в ЕС Австрии, Финляндии и Швеции (1995 г.). Эта же логика взаимозависимости присутствует и в вопросе о включении в ЕС Восточной Европы. Именно экономический тупик дал политический простор проектам единого рынка и единой валюты, которые теперь составляют основу конфигурации европейского капитализма.

Важнейшей инициативой по углублению рынка был Единый европейский акт 1987 г., который запланировал завершение создания единого рынка на 1992 г. Проект 1992 г. продолжил либерализацию внутренней торговли на основе гармонизации норм регулирования и технических стандартов, отмены нетарифных барьеров, квот и прочих видов пограничного контроля товаров и услуг, а также всех видов контроля за движением капиталов в рамках ЕС.

Процесс экономической интеграции, каким бы спорным и нестабильным не был его характер, продвигался вперед, тогда как политическая и социальная интеграция столкнулась с упорной и сильной оппозицией. Это означало, что европейский капитализм все еще оставался не более чем хрупким единством многих и различных частей, удерживаемых вместе возникающей архитектурой единого рынка.

Маастрихтский договор 1992 г. и общая валюта евро должны были стать краеугольными камнями нового европейского порядка. Европейская валютная система уже представляла определенный уровень валютной конвергенции и ограничения использования конкурентной девальвации. Полная отмена валютного контроля за движением капиталов на едином рынке усилила валютную конвергенцию. Финансовая либерализация была направлена на то, чтобы дать возможность европейским финансовым центрам занять ведущие позиции в мире.

Создание с 1 января 1999 г. Европейского центрального банка (ЕЦБ) установило новые институциональные рамки европейскому пути регулирования и либерализации. С самого начала президент ЕЦБ В. Дуйзенберг энергично отстаивал политику бюджетных ограничений и удержания инфляции на уровне ниже 2%. На этом пути ЕЦБ усиливает функцию, прежде выполнявшуюся Бундесбанком, по проведению в жизнь ограничительной макроэкономической политики, “свободной” от какого-либо политического давления. ЕЦБ категорически возражал против проведения даже умеренной политики экспансии, особенно пока евро еще предстоит завоевать позиции на валютных рынках и занять место резервной валюты вместо доллара.

Даже незначительные снижения ссудного процента, подобные предложенному германским министром финансов О. Лафонтеном в начале 1999 г., вызвали гнев со стороны ЕЦБ. Эта конфронтация и последующий уход Лафонтена со своего поста при растущем сопротивлении его умеренно левым взглядам символизируют проблемы и трудности нового европейского порядка. Континентальная архитектура, которая возникла из подъема и кризиса послевоенного европейского капитализма и важным образующим элементом которой является ЕЦБ, представляет собой решающий вызов, стоящий перед европейской социал- демократией.

Ну, вот. Наконец мы дошли до самого интересного. До современной Европы, как она сформировалась за последние 300 лет. А современная Европа в полной мере определяется теми тремя началами, имена которых я вынес в заголовок колонки.

И перед тем как перейти к исторической реконструкции, я хочу сделать серию достаточно сильных и достаточно ответственных заявлений.

Первое. Капитализм, промышленная система и демократическое правление не связаны ни причинно-следственным, ни генетическим образом.

Они представляют собой достаточно независимые начала, которые в современной истории просто сошлись . Как было принято выражаться в позднесоветские времена - так исторически сложилось .

Второе. Известные утверждения Макса Вебера об особом характере европейского индустриального капитализма, типологически отличного от восточных рыночно-капиталистических укладов, и о том, что этот особый европейский капитализм возник из духа протестантской этики, не выдерживают никакой критики, что бы об этом не думал положивший поп-веберизм в основу своей борьбы с Западом многоуважаемый Сергей Георгиевич Кара-Мурза.

Но сначала я хочу коснуться различения, не отраженного в заголовке к колонке.

Это восходящие к Фернану Броделю различения рынка и капитализма.

По мнению классика, рынок есть почти универсальный институт, почти универсальная инфраструктура человеческой хозяйственной деятельности. Рынок как система торговых путей, перекрестков этих путей - мест торговли и рыночных агентов, людей, осуществляющих торговлю, возникает чуть ли не с появления аграрной цивилизации и сопровождает человечество почти на всем пути его истории. Рынок сам по себе почти не приводит к существенному имущественному расслоению и к эксплуатации бедных богатыми.

В отличие от рынка, капитализм - это общественный порядок, построенный на социальном расслоении и эксплуатации бедных богатыми.

Капитализм вырастает не из торговли как таковой, а из торговли монопольной, где монополия держится на вооруженной силе бандитской государственности.

При этом эта монополия торговли, как правило, связана с ростовщичеством и другими финансовыми махинациями. Только при таких общественных условиях и может возникнуть феномен крупного капитала, по имени которого и получил свое название капитализм.

Лично я термину «капитализм», имеющему традиционное хождение в левой субкультуре, предпочитаю имеющий правое происхождение термин «плутократия» как более обидный. Впрочем, вопрос о терминах - это дело вкуса.

Но из вышесказанного уже ясно, что капитализм есть явление довольно-таки универсальное.

Как я уже говорил в предыдущих колонках, он существует с древнейших времен, являясь практически ровесником государственности, и традиционно существовал в трех основных формах - подчиненного уклада в социалистических империях и, особенно, в бандитских государствах; феномена самоуправляемых плутократических полисов внутри империй и бандитских государств; и, наконец, в виде независимых полисов - плутократических республик.

В чем же особенность и новизна новоевропейского капитализма?

В том, что впервые за всю историю человечества плутократический уклад из вспомогательного, подчиненного уклада, находящегося на службе верховной власти, стал укладом господствующим, зачастую претендующим на эту верховную власть, или, по крайней мере, на контроль за нею.

Как это произошло достаточно хорошо описано у Иммануила Валлерстайна в его концепции возникновения глобальной Мир-Системы, и очень неплохо дополнено у его ученика Джованни Арриги и у наших соотечественников Бориса Поршнева и Андрея Фурсова.

Великие географические открытия привели к рассвету королевской торговли. И ничего «капиталистического» в веберовском смысле в этой смеси завоевательных экспедиций, работорговли, пиратства и торговли колониальными товарами не было.

Вторым «источником и составной частью» этого самого Первоначального Накопления была Столетняя война английских лендлордов со своим народом - огораживание, приведшая к созданию текстильной промышленности.

Но здесь, хотя и не было поначалу никаких станков и машин, все же присутствовала социальная инновация в виде самой оргформы мануфактуры.

А третьим началом Великой Плутократической Революции было вторичное закрепощение крестьян в Центральной и Восточной Европе ради создания массовой хлеботорговли. Да-да, то самое крепостное право, которое теперь так любят поминать лихом.

Как видите, все это весьма далеко и от «рационально-индустриального» капитализма по Веберу, и от пресловутой «протестантской этики». Тем более, что в этом бандитском капитализме с одинаковым успехом подвизались и католики, и англикане, и пуритане, и, с ХVIII века, православные. Ну а уж об иудеях и говорить нечего. Им, как известно, нет и не было равных в ростовщичестве и финансовых махинациях. Да и в работорговле они съели не одну собачью упряжку.

Это - о капитализме. При этом добавлю, что лет этак 200 - 300 он вполне себе процветал безо всякой промышленности.

У самой же промышленности совсем другая родословная. Писать ее довольно сложно, поскольку промышленность есть социальный институт, в значительной мере основанный на инновациях. А, стало быть, не вполне встраиваемый в простую генетическую линию.

Но думаю, на сегодняшний день можно с уверенностью сказать, что истоки европейской индустриальной системы относятся к Бенедиктинскому Возрождению XIII - XV веков, как это видно из работ Луиса Мамфорда и нашего соотечественника Германа Сунягина.

Вся европейская промышленность выросла из водяной мельницы, башенных часов и зеркала, изобретенных благочестивыми и трудолюбивыми бенедиктинскими монахами. Кстати, независимо от западного монашества, похожая традиция несколько позже возникла и у нас в России, что особенно было заметно на Соловках.

Этот поток инноваций прихотливо переплетался с Великой городской революцией и привел к несколькистолетнему расцвету европейских ремесел. Он же являлся основой и источником будущей Великой промышленной революции XVIII - XIX веков.

И только в XVIII веке, ближе к его концу, соединившись с уже существующей несколько столетий оргформой мануфактуры, европейская промышленность приобрела современную форму, в которой она смогла встроиться вовнутрь капиталистической системы.

Ну, а о происхождении европейской демократии я вам уже прожужжал все уши во многих предыдущих колонках.

Не буду утомлять вас упражнениями в сфере «наукники» и «квадратодинамики», но любой образованный человек может проверить мой тезис о независимости капитализма, индустриализма и демократии друг от друга, вспомнив примеры реальных обществ, в которых эти институты реализованы по раздельности - от средневековых швейцарских и фризских кантонов до самурайской Японии после революции Мейдзи и нашего родного Советского Союза.

Ну, а итоговый вывод сегодняшнего расследования довольно прост.

Эпоха абсолютизма и его оборотной стороны - Великой плутократической революции - являлась сильнейшей деградацией западного мира по сравнению с предшествовавшей эпохой.

В конце 15 – начале 16 веков жизнь Западной Европы была отмечена столь ощутимыми переменами – ростом производства, торговли, расцветом культуры и познания окружающего человека мира, что некоторые историки того времени стали говорить о начале Новой эпохи всемирной истории.

Осмысливая новизну жизни и исследуя причины этого явления, они вскоре начали делить на древнюю, среднюю и новую. Эта периодизация лежит в основе всемирной истории.

Давайте посмотрим на начало развития капитализма и его особенности.

Век капитализма

Новая история – это история зарождения, развития и успехов нового типа производства и общественных отношений – капитализма (лат. capitalis — главный), пришедшего на смену феодализму с его насилием и принуждением.

В 16-18 веках происходил быстрый рост новых форм производства и торговли. Все указывало на то, что внутри феодализма быстро развиваются элементы капиталистических отношений, а сам феодализм все больше становится помехой экономическому и социальному развитию общества.

От феодализма к капитализму

Переход от феодализма к капитализму растянулся на многие десятилетия, но начало кризиса феодализма явственно проявилось именно в начале 16 века. Феодально-монархический строй с его сословными привилегиями, полным пренебрежением к человеческой личности препятствовал развитию общества.

Капитализм – это прогресс по сравнению с феодализмом. Капитализм – строй, основанный на частной (личной) собственности и использовании наемного труда.

Главными фигурами общества все явственнее становились капиталист (буржуа-предприниматель) и наемный рабочий (свободный человек, продающий свою силу).

Они своим трудом обеспечили экономический подъем и в промышленном, и в сельскохозяйственном производстве. Они не позволили обществу оказаться в тупике застоя, куда его вел феодализм.

Подобный процесс одновременно происходил и в аграрном (сельскохозяйственном) производстве. Буржуазным становился тот слой дворянства, который начал ориентировать свои хозяйства на рынок.

Буржуазными становились и зажиточные крестьяне-фермеры, превращавшиеся в товаропроизводителей (сельхозпродукты для продажи на рынке).

Начался процесс формирования буржуазной интеллигенции (лат. iritelligens – понимающий, разумный). Ученые, юристы, мастера нового искусства, литераторы, учителя, врачи и др. были особенно опасны для феодализма.

От них начали распространяться идеи гуманизма. Они все громче в своей деятельности начали говорить о праве человека жить и трудиться в достойных его условиях.

Что такое буржуазия

Термин «буржуазия» французского происхождения: так в средние века назывались жители города (бурга). С течением времени словом «буржуазия» стали обозначать не просто жителей городов (бюргеров), а тех людей, которые, накопив деньги и наняв рабочих, стали организовывать производство каких-либо товаров (вещи для продажи).

Поэтому в истории развития капитализма его ранняя стадия названа периодом «первоначального накопления», а созданное на его основе производство стало называться «товарным», работающим на рынок (рыночная экономика).

Капитализм по сравнению с феодализмом – это, прежде всего, гораздо более высокий уровень производства. Это было достигнуто на основе новой организации процесса изготовления товаров.

Накопив деньги и использовав их для получения прибыли, буржуа-предприниматель становился капиталистом. Деньги становятся «капиталом» только тогда, когда они приносят доход; деньги, спрятанные «под матрац», – это не капитал.

Новая форма организации производства нашла свое выражение в мануфактуре. Вещь (товар) здесь создается пока еще ручным трудом рабочих. Но процесс производства уже разделен на отдельные операции (разделение труда).

Один рабочий выполняет какую-то одну работу (режет на куски определенного размера листы железа). Другой рабочий в это же время придает им определенную форму, третий одновременно делает заготовки из дерева, а четвертый их обрабатывает. Все это поступает к пятому рабочему, который прикрепляет железную деталь к деревянной, и получается, например, лопата.

Каждый рабочий выполнял только одну операцию, а в целом это позволило резко повысить производительность труда (количество продукции, созданной в единицу времени, например, за 1 час). На рынок стало поступать гораздо больше товаров, и начал действовать закон конкуренции.

Условия развития капитализма

Для того чтобы иметь успех в борьбе со своими конкурентами, капиталист-мануфактурист жизненно заинтересован в снижении стоимости (необходимое для производства товара рабочее время, выраженное в деньгах) выпускаемой продукции и повышении ее качества.

Это дает ему увеличение прибыли. Поэтому владелец производства стремится повысить технический уровень оборудования, его экономичность, применить новейшие машины.

Те предприятия, на которых все это успешно осуществлялось, процветали, а прибыли их владельцев росли. Хозяева же малоэффективных предприятий разорялись. Происходил «естественный отбор» среди предпринимателей-капиталистов.

Индустриальная цивилизация

Развитие капитализма содействовало техническому прогрессу, росту , что влекло за собой резкое ускорение развития индустрии.

Это было главным признаком первых шагов новой цивилизации, которую впоследствии историки назвали «индустриальной» – индустриальная цивилизация. Она шла на смену аграрно-ремесленной цивилизации средневековья.

Начавшийся процесс развала феодализма сопровождался разорением массы мелких производителей – крестьян и ремесленников. Из них и начала формироваться армия наемных рабочих.

Пройдя очень сложный и не менее трудный путь, этот новый социальный слой постепенно влился в капиталистически организованные отрасли промышленности и сельского хозяйства.

А в начале нового времени многие разорявшиеся мелкие собственники становились рабочими рассеянной (раздача работы по домам) или централизованной (работа под одной крышей) мануфактур.

В 16-18 вв. произошли важные изменения в торговле и в сфере финансового дела. В наиболее развитых странах Европы (Англия, и др.) торговля содействовала разложению феодальных отношений.

Она становилась источником «первоначального накопления», то есть источником обогащения нового слоя общества – буржуазии. Купец (торговец) нередко превращался в капиталиста-предпринимателя, основывающего мануфактуру.

Главным явлением внутриевропейской торговли было начало формирования и развития единых национальных рынков, прежде всего в Англии и . Этому способствовала политика меркантилизма (итал. mercante — торговать) – создания государством благоприятных условий для своей торговли.

В результате Великих географических открытий появились новые направления внешней торговли: в Америку, Азию.

В Европу хлынул поток дешевых товаров: золото и серебро, и чай, рис, хлопок, табак и пр. Торговля стала приобретать мировые масштабы. Крупными торговыми центрами стали Лиссабон (Португалия), Севилья (Испания), Антверпен (Нидерланды), (Англия).

Все вместе это дало мощный толчок для развития капитализма во всем мире и, прежде всего, в Европе.

Возникновение бирж

Появились новые формы организации торговли. Возникли биржи (лат. bursa — кошелек). На фондовой бирже совершались сделки по купле-продаже ценных бумаг. На товарной бирже торговые сделки заключались по образцам товаров.

Появлялось все большее число купеческих организаций – торговых компаний для торговли с различными районами мира.

Начало нового времени и развития капитализма было отмечено появлением первых банков. Это были специальные финансовые организации, осуществлявшие посредничество в платежах и кредите. Первые банки появились в 15 веке сначала в Италии, а затем в Германии.

Развитие капитализма – это неизбежная фаза развития современной цивилизации. Однако плоды капитализма не всегда так хороши, как это звучит в теории.

Понравился пост? Нажми любую кнопку.