Демографическая модернизация россии. Демография и модернизация россии Демографическая модернизация

Демографические результаты российского XX века противоречивы, огромные достижения соседствуют здесь с огромными провалами.

На одной чаше весов - успешное, пусть и с некоторым опозданием, включение в общемировой процесс демографического перехода, на другой - необычная инверсия его основных этапов, череда демографических катастроф, в результате которых падение рождаемости опережало снижение смертности. В итоге страна навсегда лишилась обычного в таких случаях прироста населения и подошла к завершающим стадиям перехода без всяких «демографических накоплений».

На одной чаше весов - быстрое и успешное, хотя и с упомянутой инверсией, прохождение многих ключевых этапов демографического перехода, на другой - остановка на полпути, явная незавершенность этой важнейшей социальной трансформации. В результате, с одной стороны - небывалое снижение смертности, удвоение продолжительности жизни, с другой - неспособность закрепить и развить успехи в борьбе со смертью, новое нарастающее отставание от «западных» стран по уровню смертности и продолжительности жизни и связанные с этим громадные демографические потери в мирное время.

На одной чаше весов - резкое повышение экономичности и социальной управляемости воспроизводства населения, ход которого теперь в гораздо меньшей степени зависит от неподконтрольной обществу смертности. На другой - использование доступного человеку контроля рождаемости для ее сокращения намного ниже уровня простого замещения поколений. В результате к концу ХХ века население России уже 35 лет не воспроизводило себя и не было никаких признаков изменения этой ситуации, а в последнем десятилетии века естественный прирост населения России стал отрицательным, и началась его прямая убыль.

На одной чаше весов - возникновение предпосылок невиданного расширения индивидуального демографического выбора и суверенитета институтов частной жизни - семьи, брака и т.п. - как объективное следствие демографического перехода, на другой - постоянные попытки тоталитарного и патерналистского государства или его рудиментов ограничить и такой выбор, и такой суверенитет. В результате - ослабление внутренних сил семьи или других институтов и форм организации частной жизни, их способности отстаивать свои интересы в конкуренции с другими социальными институтами в новых исторических условиях.

На одной чаше весов - небывалое ослабление бремени демографической необходимости и раскрепощающее влияние этих перемен на женщину и семью, на другой - неумение распорядиться этим историческим выигрышем, многолетнее стремление использовать его исключительно в интересах советской мобилизационной экономики. В результате - массовое вовлечение женщины в «общественное производство» практически наравне с мужчиной и блокировка развития современных семейных и феминистских ценностей, соответствующих новым, созданным демографической модернизацией возможностям.

Все эти противоречия, с которыми Россия подошла к началу XXI века, имеют двоякую природу. Одни из них обусловлены особенностями советской догоняющей модернизации.

Как и всякая догоняющая модернизация, она была основана, по крайней мере частично, на использовании уже готовых социальных и технологических достижений более продвинутых стран. Эти достижения заимствовались выборочно, фрагментарно, без того «социокультурного бульона», на котором они первоначально выросли. Поначалу казалось, что прививка желанных ростков модернизации к иному социокультурному и экономическому стволу прошла успешно, новое растение бурно пошло в рост, но когда оно выросло, оказалось, что оно не способно плодоносить. Именно так было со снижением смертности.

В советское время Россия довольно быстро прошла ранние этапы эпидемиологического перехода, когда главные успехи достигались за счет внедрения «сверху» заимствованных медицинских и санитарных технологий, новейших лекарств и т.д. Но дальнейшая модернизация процесса вымирания поколений, ведущая к оттеснению все большего числа смертей к более поздним возрастам, требовала изменений в массовом поведении населения, для которых еще не было необходимой социальной и культурной почвы, и никто не спешил ее создавать. Соответственно эта часть демографической модернизации в России, равно как и в других постсоветских и ряде «постсоциалистических» стран, осталась незавершенной.

В мире есть очень много стран догоняющей модернизации, которые находятся намного дальше от завершения демографического пере хода, чем Россия. Этим в решающей степени определяется вся общемировая ситуация, которая подталкивает к завершению демографической модернизации, несмотря на серьезные препятствия на этом пути. Но рядом с проблемами завершения демографического перехода стоят и другие, которые вытекают из противоречий иного рода и сохраняются и после того, как переход завершен. И эти проблемы, и эти противоречия тоже очень важны для России, но на этот раз они связаны с теми направлениями ее неравномерного перехода, на которых она продвинулась достаточно далеко.

Они не специфичны для России, а в большей или меньшей степени знакомы всем индустриальным и городским обществам, особенно тем из них, которые столкнулись в ХХ веке с тоталитаризмом, государственным или клерикальным давлением на частную жизнь граждан. Среди них несомненно главное место занимает характерное для всех постпереходных стран падение рождаемости ниже уровня простого замещения поколений и неспособность без миграционной подпитки не только обеспечивать демографический рост, но даже поддерживать численность их населения неизменной.

Положение усугубляется тем, что депопуляционные тенденции в развитых странах набирают силу на фоне стремительного роста населения развивающегося мира иза слишком медленного приспособления уровня рождаемости к быстро снижающемуся уровню смертности и резко выросшего коэффициента замещения поколений. И то, и другое - суровая реальность, с которой человечество вступило в XXI век. Она способна очень сильно повлиять на глобальный расклад сил, на соотношение мировых политических, экономических и культурных полюсов, на весь облик мира, в котором мы живем.

Любая страна, любое общество должны быть готовы к этим пере менам, с тем чтобы минимизировать возможные потери и увеличить возможные выигрыши. А для этого нужны трезвый взгляд на меняющийся мир и ясное понимание тех вызовов, на которые придется отвечать в нынешнем столетии.

Россия пытается найти свои ответы на эти вызовы, причем здесь довольно широко распространено мнение об исключительности российской демографической ситуации, равно как и об исключительности путей, ведущих к ее преодолению. Много говорится и пишется о «вымирании русского народа», о «демографическом кризисе» и чудесных способах выхода из этого кризиса. Вот несколько образчиков таких рассуждений.

«Предсказана этническая смерть, скорая демографическая катастрофа. Кто-то, может, и отчается. Но отчаяние - удел слабых. ...На грани национальной, в том числе и демографической, катастрофы русский народ был не единожды. Не единожды сокращалась его численность и бывал, казалось, подписан ему приговор. Но всякий раз он возрождался, множился числом. Народ русский обладает особыми метафизическими качествами, не укладывающимися в рациональное мышление, которые позволяли ему выходить с честью из самых трудных положений. И масштабы грозившей опасности удесятеряли его силы, энергию, жизнестойкость» (Гливаковский 1990: 136).

«Русскому народу, видимо, все же предстоит существенно увеличить свою численность… С нами Бог, и потому нам ничего не страшно...» (Антонов М. 1990: 16, 19).

В создание мифологии демографической исключительности России внес свой вклад и такой уважаемый ученый, как Питирим Сорокин, не очень компетентно, а потому излишне оптимистически оценивавший демографическое состояние России после катастроф первой половины ХХ века. «Население Советского Союза, - писал он, - удивительным образом пережило эти демографические катастрофы и занимает в настоящее время третье место среди населения всех стран... Такое почти чудесное восстановление после катастрофических потерь населения происходило несколько раз в истории русской нации. Это иллюстрация к тому, что я определяю как „огромную жизнеспособность“ и „упорство“ данной нации» (Сорокин 1990: 473–474).

П. Сорокин не проводил различия между «русской нацией» и населением СССР и к тому же пользовался недостаточно корректными показателями, что и привело его к умозаключению о почти чудесном исцелении русской нации. Наш анализ российских демографических реалий ХХ века не дает оснований видеть в них ничего чудесного, ничего такого, что нельзя понять умом или измерить общим аршином. Демографическая эволюция России находилась в русле хорошо понятных мировых тенденций. Политические и экономические особенности советского пути развития наложили глубокий отпечаток на ход демографической модернизации, в чем-то затормозили ее, а в чем-то, может быть, и ускорили, но в главном не вывели Россию из общемирового и даже общеевропейского русла.

Двигаясь именно в этом русле, Россия подошла к своему нынешнему бедственному демографическому состоянию, которое одних заставляет верить в чудо, а других подталкивает к поиску более реалистических путей выхода из демографического тупика.

В последние десятилетия в демографической науке сложилась и обрела определённую популярность концепция т.н. «второго демографического перехода», на которой нам в нашем обобщающем анализе концепции демографического перехода хотелось бы остановиться отдельно, ввиду её специфического, обособленного от теории «остального» демографического перехода положения, а также ввиду того, что она представляет для нас интерес своей ценностной компонентой.

Авторами данной теории являются Р. Лестег и Д. Ван де Каа, к работам которых в её изложении мы и будем обращаться. К несчастью, нам не удалось найти самую первую работу, посвящённую второму демографическому переходу («Two demographic transitions?», Lesthaege & Van de Kaa, 1986), однако в нашем распоряжении оказалась вторая . В ней автор начинает с размышления о том, как в современной ему Бельгии неожиданно меняются репродуктивные нормы и ценности в уличной рекламе для водителей. И это изменение норм и ценностей оказывается ключевым в новом демографическом переходе, главной чертой которого оказывается снижение рождаемости ниже уровня воспроизводства (нарушая, таким образом, демографическое равновесие). Если в первом демографическом переходе, при его уже снизившейся рождаемости, нормы и установки продолжали оставаться ориентированными на семью и потомство, то во втором же они стали ориентированными уже на самореализацию самого индивида, ставящими его самого в центр его жизни. Ссылаясь на Лестега, Уилсона и Колдуэла, Ван де Каа обращает внимание на то, что в результате процессов урбанизации и индустриализации дети перестали быть источником дешёвой рабочей силы, но вместо этого стали сопряжены с большими издержками на своё воспитание, образование и, в принципе, содержание. Наряду с секуляризацией, освободившей человека от давления норм церкви, это, по его словам, выступило важным фактором снижения рождаемости. Но дальше - по мере того, как происходило накопление человеческого капитала, повышалось качество жизни и пары стали обретать возможность поддерживать высокое качество жизни в старости и без детей, а социальные нормы и ценности, предписывающие и толкающие на рождение детей, ослабли - полезность детей для родителей снизилась ещё сильнее. Для удовлетворения «эмоциональных» же потребностей стало хватать всего одного-двух детей. Всё более и более растущая ценность самореализации индивида, его стремление к независимости, к эмансипации от традиционных норм стали приводить к откладыванию многих действий демографического характера на более поздний срок. Анализируя последние тенденции в европейских странах, Ван де Каа приходит к мнению, что неотъемлемыми чертами второго демографического перехода, резко отличающими его от первого, являются снижение брачности и рост сожительств, а также доли детей в них рождённых, происходит сдвиг заключения брака и рождения первого ребёнка к более поздним возрастам, растёт интенсивность абортов, доля окончательно безбрачного и сознательно бездетного населения. Всё это вызывает большую озабоченность у пронаталистски ориентированной публики, которая не способна или не намерена понять, как индивиды могут предпочитать свою личную жизнь воспроизводству потомства.

демографический модернизация социальный

Обзор основных различий первого и второго демографического переходов в Западной Европе

Отметим также, что в демографической литературе можно неоднократно обнаружить критику теории второго демографического перехода (её приводит и сам Лестег в упомянутой выше работе) как перехода, являющегося лишь продолжением первого, но не самодостаточным переходом. Другим моментом выступает замечание, что теория демографического перехода не находит подтверждения во всемировом масштабе. Эти замечания, на наш взгляд, хотя и оппонируются Лестегом с приведением ссылок на соответствующие работы, не лишены оснований. Действительно, можно заметить, что корни второго демографического перехода имеют ту же природу, что и таковые первого. А Ландри в рассмотренной нами работе утверждает вещи, чрезвычайно близкие таковым у авторов теории SDT (SDT - second demographic transition, сокращение от «второй демографический переход»), также обращая внимание на небывалый уровень индивидуализма, снижения ценности детей и рождаемость ниже уровня воспроизводства. Он же также отметил и растущую значимость ценности экономической автономии женщин, и растущие намерения людей в области самореализации, путешествий.

Таким образом, действительно, на наш взгляд, имеет смысл рассматривать теорию второго демографического перехода как непосредственное дальнейшее естественное и закономерное продолжение первого, лишь ещё дальше уходящее в реализации намеченных ещё в первом демографическом переходе трендов роста индивидуальной автономии, гендерной симметрии, эмансипации человека от давления на него различных социальных институтов. С течением времени неизбежно происходит накопление человеком капитала, как материального, так и нематериального, в результате естественного хода научно-технического прогресса и его распространения, диффузии инноваций повышается качество жизни, растёт благополучие, расширяется осведомлённость человека о предоставляемых ему жизнью возможностях - в совокупности позволяя человеку реализовать то, к реализации чего он всегда стремился. Человек, фактически, победил смерть, но смерть была не единственным, что ограничивало человека: обретая к тому всё больше возможностей, человек избавляется от всё больших ограничителей, от которых хотел освободиться всегда, но смог - лишь в самое новейшее время. Ценностные изменения, утверждаемые во втором демографическом переходе, были неизбежны из-за самой природы первого: человек наконец-то принципиально получил контроль над своей жизнью, вопрос остался лишь за осознанием этого. Осознание же, вкупе с изменившейся эмпирической реальностью вокруг, приводит к переосмыслению ценностей и норм, которые - в соответствии с природой перехода - однажды начав меняться, в широком масштабе уже не могут вернуться на прежнее положение: мир, который предписывал то их состояние, уже не существует.

Механизм, каким как демографический переход запускает социально-экономические и ценностные трансформации, на наш взгляд, может быть грубо представлен следующим образом: снизившаяся смертность дала человеку принципиальную возможность управлять своей жизнью - осознание этой возможности привело к переосмыслению ценностей и, как следствие, к изменению поведения - изменение поведения изменило всё социальное и экономическое устройство (в т.ч. запустив процессы урбанизации и индустриализации), дав человеку новые возможности для управления своей жизнью, которые, в свою очередь, привели к новому переосмыслению ценностей и норм, которые опять изменили поведение и т.д.

НЕ РАЗМНОЖАЙТЕСЬ И НЕ ПЛОДИТЕСЬ!
Ольга Балла

Демографическая модернизация России, 1900-2000г. Под ред. А.Г. Вишневского. - М.: Новое издательство, 2006, 608 с.

Книга подводит итоги грандиозного, многолетнего проекта, предпринятого коллективом исследователей во главе с руководителем Центра демографии и экологии человека Анатолием Вишневским: написать демографическую историю России ХХ века. Представить ее как органическую часть истории страны вообще и в единстве со всемирной историей. До сих пор подобные попытки не предпринимались.

При советской власти на то, ясное дело, были идеологические причины (многие цифры просто скрывались). Но идеология с ее причинами никуда не делась и позже - разве идеологемы стали другими. Отсюда - еще одна, не менее трудная задача: представить историю российских демографических трансформаций как можно более объективно. Этого у нас тоже еще не делали.

ХХ век выбран потому, что он стал временем радикальных перемен во всем устройстве жизни - не только для России. В сердцевине этих процессов - демографическая модернизация: часть общей модернизации страны, превратившейся за исторически короткий срок "из аграрной, крестьянской, сельской, малограмотной в промышленную, городскую и высокообразованную". Но это - и часть всемирного "демографического перехода": он начался в Европе в конце XVIII века и идет до сих пор.

Причина - одно из главных достижений Нового времени: снижение смертности. От начала мира, чтобы род человеческий не прекратился, высокая смертность обязательно должна была уравновешиваться высокой рождаемостью. Этому служили специально выработанные социальные механизмы; это определяло отношения между полами, смысл любви, брака, семьи, жизни, смерти. Моральные нормы и ценности. И в конечном счете тип личности.

Победа, пусть относительная, над смертью привела к падению рождаемости, к старению населения и сопровождалась ростом чувства ценности, исключительности человеческой жизни.

Мы начали позже Запада лет на сто. Но двигались - и продолжаем двигаться - в том же направлении, что и мир в целом.

При всех российских особенностях и катастрофах, утверждают исследователи, с нами не произошло ничего такого, что принципиально отличало бы здешние демографические процессы от мировых. Революции, террор, голод, войны лишь наложили на это своеобразный отпечаток - но не могли изменить траектории движения.

Книга наносит удар по некоторым устойчивым представлениям, которые разделяют с массами и многие профессионалы. Среди них и то, что во всем виноваты большевики и если бы не они, мы бы сейчас процветали. Не поздоровилось и той "очевидности", согласно которой причина нынешнего демографического упадка - крах Союза и постперестроечное запустение. Но есть и еще вывод, принять который куда труднее: никакими сознательными усилиями, никакой "правильной" политикой с нынешним бедственным демографическим состоянием России не справиться. Таковы исторические закономерности. В снижении рождаемости "виноваты" они, а не злая воля "демократов", не падение нравов, не забвение истинных ценностей. Даже не бедность: "У богатых меньше детей, чем у бедных… - цитирует Вишневский американского публициста Патрика Бьюкенена. - Чем богаче становится страна, тем меньше в ней детей и тем скорее ее народ начинает вымирать". Это не ошибка, которую можно исправить "пропагандой национальной исключительности" русского народа, как советует Александр Дугин, или финансовой поддержкой семей с детьми, как предлагает наш президент. "Нынешняя демографическая ситуация в большинстве промышленно развитых, городских обществ" - а Россия такова! - "и в мире в целом крайне неблагоприятна и чревата опасными последствиями". Но это - "следствие европейского выбора, сделанного столетия назад": индивидуализма и высокой ценности отдельной человеческой жизни.

И что дальше?

Авторы дают три прогноза. По первому из них - население мира продолжит расти и в конце XXI века превысит 14 миллиардов человек. (Напомним, на протяжении почти всей истории оно не достигало и миллиарда.) По второму - к середине столетия демографический взрыв в основном завершится, и наша численность стабилизируется на уровне, близком к 9 миллиардам. По третьему, уже после 2040 года она, едва преодолев планку в 7,5 миллиарда, начнет падать, чтобы к концу ХХIII века дойти до 2,3 миллиарда.
Оптимален третий путь. Два других - неминуемый коллапс: таких антропогенных нагрузок природные системы жизнеобеспечения планеты не выдержат. Стимуляция рождаемости, предлагаемая консервативными утопистами и у нас, и на Западе, - путь в тупик. Как и ограничение иммиграции.

ХХI веку предстоит стать, считают демографы, веком падения рождаемости и роста межгосударственной миграции - в основном из бедных перенаселенных стран в богатые, недонаселенные. Именно это может ослабить мировой демографический дисбаланс и связанные с ним проблемы. Правда, неминуемо создаст новые. Напряжения и конфликтов не избежать - к ним надо быть готовыми.

Цифры - лекарство от утопий. Горькое. Не всем захочется принимать. Не на всех подействует. Но важно уже то, что оно есть.

По материалам: НГ Ex Libris 2006

Книга, подготовленная коллективом исследователей под руководством крупнейшего российского демографа Анатолия Вишневского, представляет собой первый масштабный опыт осмысления противоречивой демографической истории России XX века. Авторы видят ее как историю демографической модернизации, в корне изменившей многие важнейшие стороны частной и публичной жизни россиян, но все еще остающейся незавершенной. Детальное исследование огромного статистического материала, представленного в книге в нескольких сотнях графиков и таблиц, позволяет показать, как и почему в течение последних ста лет менялось матримониальное, прокреативное, сексуальное, семейное и жизнеохранительное поведение жителей России и в чем сегодня сказывается незавершенность этих перемен.

Ученые Центра демографии и экологии человека Института народнохозяйственного планирования РАН под руководством доктора экономических наук Анатолия Вишневского завершили масштабное исследование "Демографическая модернизация России: 1900-2000". Его выводы сенсационны: многие наши представления об истории и демографии страны являются мифами, многие сегодняшние проблемы начались десятки лет назад. Анатолий Вишневский рассказал об исследовании обозревателю "Известий" Татьяне Батеневой.
http://www.inauka.ru/analysis/article59963.html известия: От демографов обычно ждут прогнозов на будущее. Почему вы предприняли столь глубокое, на сто лет, погружение в историю России?

Анатолий Вишневский: Демографические процессы - долговременные, сегодня мы во многом пожинаем плоды того, начало чему было положено век, а то и больше назад. В конце XIX века в связи с развитием экономики и медицины Европа перешла на новую демографическую модель общества: началось быстрое снижение смертности, за которым последовало и падение рождаемости. В России же старая модель держалась вплоть до 20-х годов ХХ века.

Известия: Но зато потом советская система здравоохранения резко улучшила эти показатели, и это до сих пор является предметом официальной гордости.

Вишневский: Такова официальная версия, но это в значительной степени миф. Тенденция снижения смертности, увеличения продолжительности жизни была общей для многих стран и не могла обойти СССР. Но у нас эти показатели в целом были значительно хуже. Подлинных цифр тогда не публиковали, Сталин в своих выступлениях лгал, но сегодня все эти данные доступны. У нас действительно сокращалась младенческая и детская смертность, но вот смертность взрослых оставалась очень высокой. На Западе ее снижение было связано с повышением ценности жизни - человек сам заботился о своем здоровье, о своих детях, семье.

У нас же ценность человеческой жизни в те годы сошла почти на нет. Общий итог демографических потерь от всех катастроф первой половины минувшего столетия в нашем исследовании оценивается в 76 млн человек - целая Россия начала ХХ века. Эти потери "съели" весь тот выигрыш, который обычно дает так называемый демографический переход за счет того, что смертность начинает сокращаться раньше рождаемости.

Известия: Ценность жизни мы осознали после Великой Отечественной?

Вишневский: Тоже не очень. После войны детская смертность резко снизилась в связи с появлением антибиотиков, но смертность взрослых все еще оставалась почти на уровне начала ХХ века, а вскоре мы стали отставать и по детской смертности. До середины 60-х продолжительность жизни у нас еще росла, а потом началось то, что можно назвать "кризисом смертности". На фоне непрерывного роста продолжительности жизни в западных странах в России она стагнировала или даже сокращалась. Эта тенденция сохраняется и до сих пор, она внесла свой вклад в счет наших демографических потерь. Если суммировать все потерянное за столетие, то набирается около 140 млн человек - еще одно нынешнее население страны.

Известия: Стало быть, смертность начала у нас расти еще до экономических реформ конца ХХ века и кризиса здравоохранения? И не с этими причинами связана сверхсмертность взрослого населения России?

Вишневский: Дело не в кризисе здравоохранения, а в обществе, которое не умеет ценить человеческую жизнь. Стереотипы массового сознания накладывают отпечаток и на поведение власти. У нас в мирное время Дума принимает по сути военный бюджет, мы тратим огромные средства на безопасность, но сама необычайно высокая для современной страны смертность говорит о том, что безопасности-то как раз и нет. Главное, что отличает нас от других стран, - это непростительно высокая смертность взрослого трудоспособного населения, особенно мужчин, от так называемых внешних причин: самоубийств, травм, отравлений, убийств. От них только с 1990 года мы потеряли не менее 4 млн человек! У нас высочайшая ранняя смертность от сердечно-сосудистых заболеваний. Чтобы переломить ситуацию, многое надо сделать, но если бы спросили меня, с чего начать, я бы сказал: с борьбы с пьянством.

Известия: Главная причина высокой смертности, по-вашему, пьянство?

Вишневский: Боюсь, что да. Конечно, не стоит все сводить к этому, не надо упрощать. Но вина пьянства несомненна. С 90-х годов тренды смертности, еще недавно сходные у нас и в странах Восточной Европы и Балтии, стали расходиться: у них продолжительность жизни стала расти, а у нас по-прежнему сокращается. И пить они не стали меньше, но изменилась структура потребления алкоголя. К примеру, в Польше, Эстонии резко сократилось потребление крепких напитков в пользу вина и пива. А у нас или в Белоруссии, наоборот, выросла доля водки. Один Бог знает, за сколько жизней она в ответе. Но общество не хочет видеть этой проблемы, как и многих других. Мы ведем себя самоубийственно.

Известия: И каков же ваш прогноз?

Вишневский: Не хотел бы демонстрировать легковесный оптимизм, пока никаких позитивных сдвигов я не вижу. И все же другого выхода у нас нет. Демографическая ситуация ухудшается, она постоянно напоминает о себе, и она заставит научиться ценить каждую жизнь и довести до логического завершения ту модернизацию смертности, которую успешно осуществили все развитые страны.